«Если есть царь — у меня никаких претензий»: о чём Лебедев рассказал Дудю Статьи редакции

ЖЖ руководят абсолютно ******** [долбанутые] кретины, у которых настолько нет никаких мозгов, что даже обсуждение мозгов — это уже комплимент для них. Просто люди ********** [упускают] бизнес со страшной силой, и скоро его не останется вообще.

Он умирает 17 лет подряд, но сейчас у него стадия разложения уже очевидная всем. Лучшее, что можно сделать с «Живым Журналом» — это уволить всех, кто там работает, запереть серверную и никого не подпускать.

Никак [на это не реагировал]. Это часть его эксцентричных, необъективных высказываний.

Это коктейль из личных обид, непрофессионализма в этой области, в которой он не разбирается. Это, кстати, ему мешает, поскольку у него плохие консультанты по дизайну. Он не упускает лишней возможности меня пнуть, а я не упущу возможности и передам ему привет.

Всё [между нами] нормально. Раз в несколько лет у нас начинается переписка по емэйлу нежная-нежная. В конце концов градус накаляется, и всё заканчивается очередными обкладываниями ***** [пенисами]. Кажется, этот процесс обоим доставляет удовольствие.

Женщины не так сильно страдают в Саудовской Аравии, как об этом принято думать. Всем правозащитницам, которые ****** [говорят], что чего-то им не хватает, им бы хотя бы разок туда попасть и с реальными женщинами поговорить. Они скажут, что лучше системы на свете не бывает.

У них религия защищает самое главное: если считать, что семья — это финансовый институт, где люди договорились, что они соединяют два капитала и всё, что у них есть, в качестве учредительного капитала вносят, включая себя — то та семья прочная, надёжная, с гарантией. А у нас семья такая — на год поженился и потом развёлся, то есть ты можешь пользоваться чем угодно. Наши семьи — как каршеринг: **** [зачем] чинить, всё равно чужое.

Однозначно. Я за многожёнство.

Украина, Белоруссия.

А вообще, США. Я не знаю, насколько они подглядывают за тем, что у нас происходит. Но мы стремимся в сторону США очень сильно и всё больше на них похожи, к сожалению.

[Россия похожа на США] законами. То, как у нас развивается наше общество гражданское, это абсолютное ********** [дебилизм].

В Штатах нет никакой свободы. У нас свобода, у нас несвободы нет. В Штатах ты прямо чувствуешь, что ты ничего не можешь. Совершенно полицейское государство.

То, сколько раз меня за границей обыскивали, в России я с таким никогда не сталкивался. Может, у меня не было травмирующего опыта, и поэтому я так наивен.

У меня нет ощущения, что у нас реально беспределище. Конечно, какие-то тёрки, какие-то бандиты, какие-то люди что-то мутят, естественный жизненный процесс.

Я американского мента боюсь гораздо больше. С ним же надо очень чётко следить за тем, что ты говоришь и делаешь. Не дай бог, резкое движение сделаешь, и он легально положит тебя на асфальт лицом.

Самая отстойная? Центральноафриканская республика. Ещё я там заразился малярией и чуть не помер. На третий день полного истощения и ********* [шока], звона в пустой голове и плазмодий, которые плавали в крови как слоны, я понял, что это какая-то инфекция.

У меня мало госконтрактов. И то, смотря что считать госконтрактом. Контракт с государственной структурой или с муниципальной? Они все очень разные. Метро — это госзаказ? Нет, это просто…

Мы не пропадём [если уйдут все госконтракты]. Госзаказ — это не деньги, не тот объём, не те условия. Это самые тяжёлые и самые ужасные, самые мучительные деньги с минимальной благодарностью и огромными рисками по всем фронтам. Это можно делать, только хорошо застраховавшись.

Я это делаю из любви к искусству. Хочется не просто на свете жить и зарабатывать деньги, а что-то после себя оставить.

Есть вещи — часть общественной жизни, а есть те, что часть личной жизни. Мне настолько ценно, что личная жизнь у меня, слава богу, есть — что я могу ездить на метро или приходят люди в гости, а я не должен сидеть и переживать, что они втихаря сделают фотку, чтобы потом выложить в соцсеть подробность моей личной жизни.

Очень важно, что есть целая нормальная жизнь, которую можно не документировать в общественном пространстве. Мне не хочется рассказывать о том, что у меня очень хорошо и так. Там, где у меня всё ******* [отлично], я не испытываю потребности это рекламировать.

У нас [c семьёй] есть группа в Telegram, мы там общаемся с теми, кто умеет писать.

Я презираю мессенджеры, но от Telegram куда денешься?

[Говоря о том, как детям скрывать, что их отец известен] Можно быть как Путин – просто псевдонимы всем дайте. Он обеспечивает детям нормальную жизнь, я его очень хорошо понимаю, я делаю то же самое.

[Может ли так делать политик?] Конечно, а почему нет. Мне не кажется, что можно заставлять его делать то, чего он не хочет. А тем более втягивать детей, которые не имеют отношения к его работе.

Когда мы постоянно думаем «Зачем поставили эти лавочки, лучше бы раздали больницам» — вот эта логика меня просто убивает. Это не позволяет нам выйти из порочного круга.

На стариков в России смотреть страшно. Посмотрите на стариков в Европе — они выглядят как нормальные живые люди, просто чуть постарше. Потому что мы их заваливаем этими льготами, потому что мы всё время несём им деньги вместо того, чтобы потратить эти деньги на дороги.

У нас люди боятся, чтобы им было хорошо. И боятся показывать, что им хорошо. Потому что ты как бы забираешь повод переживать. Если ты скажешь, что у тебя всё в жизни хорошо, ты автоматически выбываешь из очереди на получение какой-нибудь скидки или льготы. Люди не могут себе этого позволить, они всегда должны жаловаться.

Московская власть очень крута. И кабинет руководителей департаментов круче, чем федеральные министры. Все министры, кроме, может быть, двух-трёх, бессмысленны. [Кто не бесмысленнен?] Шойгу отличный, нормальный мужик, я бы с ним в поход пошёл.

Поэтому когда я пишу про московскую власть, я реально вижу, что они делают, реально уважаю. Не потому что я живу в Москве, не потому что они заказывают, это объективно.

Владелец сети «Магнит» Сергей Галицкий, основатель «Яндекса» Аркадий Волож и основатель сети «ВкусВилл» Андрей Кривенко.

Привет. Добрый день. Как дела?

Я два раза с ним встречался. Один раз это было за неделю до президентства в 1999 году. Это была прекрасная встреча интернетчиков, на котором мне удалось победить институт РосНИИРОС, который продавал домены в зоне ru за 100 долларов.

У них был договорняк, что они все топят за одну линию. Я им всю малину обосрал, унизил их, и через неделю домены стали стоить 7 долларов. Им дали ******** [люлей] конкретных, старых пердунов выкинули. Это был большой передел в мире интернета. Благодаря мне домены сегодня стоят дёшево.

Вторая встреча — это конкурс на президентский сайт. Я был одним из членов жюри.

Оно немножко менялось с годами, но сейчас, конечно, это максимальное уважение. Именно за заслуги, за то, что он в этой ситуации оказался таким человеком.

Наверное, у него куча слабых мест, наверное, он принимает кучу ******** [плохих] решений, не понимает кучу всего — например, он ничего не понимает про предпринимательство, и поэтому оно у нас в стране вот такое. И люди сами не готовы, но их никто и не стимулирует к этому. Наверное, он слишком любит церковь. Это его личная слабость, которую я почему-то должен терпеть. Вводятся идиотские законы, которые я почему-то должен соблюдать.

Но в целом человек, который обладает такой властью и влиянием, распоряжается тем, что ему досталось, крайне аккуратно, крайне не злоупотребляет. Главное уважение — за то, что он не кровавый.

В этой ситуации — это когда ты 20 лет руководишь Россией. Это невероятно сложно. Я, скорее, за. Если есть царь, у меня нет никаких претензий. В моей жизни президент никак не присутствует.