«Жалею каждый день, но не поступил бы иначе»: главное из интервью Ходорковского Дудю Статьи редакции

​У меня сохранились приличные суммы от дивидендов «Юкоса», я их вложил в бизнесы, которыми занимаются мои коллеги. Мне, в общем-то, хватает. Деньги — это тот ресурс, которым я распоряжаюсь, чтобы нашу власть попытаться поскорее куда-нибудь убрать, поэтому эту информацию я не раскрываю. Я имею реальные основания полагать, что эти данные могут быть важны в «боевых действиях».

Я всем сказал: ребята, 10 лет в тюрьме сбили весь мой интерес к бизнесу в ноль. Могу, но не интересно.

Перед тем как оказаться в тюрьме, я воспользовался возможностью уехать и съездил к друзьям, попрощался, договорился, чтобы семью поддерживали. Я вернулся из прагматичных соображений. Власть этого, конечно, не ожидала.

Если бы я уехал, то ноги вытерли бы не только об меня, но и о моих друзей, коллег и так далее. У нас ведь как: если человек бежал — виноват. Ну кто будет разбираться в сложных материях экономических дел. Людям просто сказали бы, что они работали в преступной группе и всё.

Каждый день об этом жалел, я же человек. Но поступил бы я иначе? Нет.

Приземлились, увидели оцепление, стоящее вокруг самолёта на большом расстоянии. Где-то батальон стоял. К нам пришла группа захвата, очень вежливая. Прислали тех людей, которых я знал, чтобы не было конфликтов. Никаких криков, шумов не было. Сказали, что поручено меня доставить в качестве свидетеля в Москву. ​

Я не мог представить, что там будет 10 лет. Когда я разговаривал с ребятами, мне говорили, что два, максимум четыре года. Мы были уверены, что это дело направить в суд невозможно. Как же я был наивен.

В те годы [2003] у нас шла операция спецслужб, которая называлась «Энергия». В рамках этой операции планировался захват крупнейших сырьевых компаний. Выбирали, с кого начать, к нам пришли со словами «начинайте платить». В те времена платить сотни миллионов долларов взятками было попросту невозможно для российских компаний. Нужно было проверяться с точки зрения международного законодательства и становиться всё более прозрачными, иначе банки не будут давать займы и не получится размещать акции.

Мы на тот момент полагали, что это всё-таки убеждения части путинского окружения, не всего и не самого Путина. Не могли представить, что президент такой большой страны играет в деньги.

​Это смешная история. Борис Николаевич принимал решения очень серьёзные, и если бы было нужно что-то сделать с бизнесом, это решение было бы принято просто в одну секунду. Мы не рассматривались как равные партнёры для власти.

У Ельцина не было в голове такой ситуации, что он может «отдать власть». С этой точки зрения он был похож на Путина.​ Когда мы все вместе [Гусинский, Березовский, Потанин, Чубайс и др.] шли к Борису Николаевичу с предложением провести выборы, альтернативой было военное положение. Если бы не удалось тогда уговорить Ельцина, мы бы точно все поехали в тюрьму.

Зюганов не мог победить. Он не был готов отстаивать свою позицию и призывать людей выходить на улицы. Кто точно победил на выборах — окутано тайной. Хотя, мне кажется, что большинство всё-таки проголосовало за Ельцина.

Ельцина никто президентом не делал. Просто альтернативой было чрезвычайное положение. Никто бы власть просто так не отдал. Как это делается мы видели, в 1993 и 1994 году, и не хотели повторения этого в 1996-м на улицах Москвы. Для меня Ельцин в 1993 и 1996 году был президентом, который находился дальше, чем Путин даже в 2003-м.

Если я мог сделать что-то между «плохим» и «очень плохим» — я выбирал для себя «плохое».

Я считаю, что любой человек имеет право высказывать свою точку зрения. И если 20 миллионов человек считают, что их политическую позицию лучше всего представляют коммунисты, значит коммунистическая партия должна играть серьёзную роль в парламенте. Перестанут люди так думать — значит уйдут оттуда коммунисты.​

Не вижу причин считать, что это было не его собственное решение. Я допускаю, что это самоубийство, хоть изначально в это и не верил. Я встретился с несколькими близкими к Березовскому людьми, которые сказали, что он действительно находился в депрессии в связи с некоторыми финансовыми трудностями.​ Но я думаю, что это больше у него в голове было.

Если бывает такое «непреднамеренное мошенничество», то оно имело место быть. Вот в наше время айфон может быть непреодолимым препятствием для старшего поколения. Приватизация в тот момент была достаточно прозрачной: все получили бы равные права, если бы старшее поколение осознало бы, что такое новый экономический порядок. Они этого тогда осознать не смогли. Обман заключался как раз в том, что не смогли донести эти возможности до широкого населения, но это было невозможно сделать за два года.

Принципиальная разница выражалась одной фразой: не надо брать из убытков. Мы всегда зарабатывали прибыль и забирали себе только из прибыли. У нас никогда не было ситуации, что мы берём деньги из бюджета и их просто воруем, не отдавая бюджетникам.

Государство тогда было настолько бедным, что если бы из него потянули деньги, то это было бы всем заметно. Вопрос был даже не в морали. Просто никому из нас не приходило в голову, что можно так нагло зачерпывать деньги из государственного кармана.

Когда меня вывозили из лагеря, я оказался на борту ФСБ и там сидел человек, который отвечал за дело «Юкоса». Я у него спросил ещё до подписания указа, понимают ли там, что я когда освобожусь — не буду сидеть на заднице ровно. Он ответил, что понимают. Я решил узнать, не хотят ли мне расчертить какие-нибудь «красные линии», которые либо придётся принять, либо не освободят. Мне ответили, что таких распоряжений нет.

Единственное обязательство, которое я на себя взял: время до официального освобождения я занимаюсь только семьёй и не занимаюсь политической деятельностью. Но я сделал исключение, коснувшись украинской политической жизни.

Жена сказала, что хочет жить не в арендованном доме, а в нашем [в Швейцарии]. Блин, он был процентов на 30 дороже рынка [2 миллиона фунтов]. Но я видел, что для жены это реально важно.

С одной стороны я бы обрадовался​, потому что сменяемость власти — это хорошо. С другой, я бы сказал, что нужно делать склады на тяжёлые времена. Если это [победа Навального] произойдёт, то мы вернёмся к неприятной для всех системе монопольной власти [с одним центром легитимности] в течение нескольких лет.

Сменяемость это всегда хорошо. Путин в начале своего пути воровал намного меньше, чем сейчас и был намного либеральнее. Но путь, который вождь проходит в нашей стране — всегда примерно одинаковый. Поэтому я считаю что и Навальный должен пройти во власть и другие люди тоже должны пройти в власть. Мы должны ставить вопрос не кто, а что вместо Путина.

Я надеюсь, что в какой-то момент смогу вернуться в Россию и смогу ощущать себя свободным человеком. Что выйду на улицу, там идёт полицейский, а мне всё равно. Ну или дорогу у него могу спросить.​

Михаил Ходорковский

​У меня есть две возможных модели: в первой он [Путин] будет врать, но предположим, что он будет честным. Я спрошу: Владимир Владимирович, почему вы не уходите? Он скажет: боюсь. Правильно боится, риски огромные. Путин не сможет как Ельцин договориться, чтобы его никто не трогал. Для него личные риски важнее, чем проблемы страны.

Могу ещё спросить у него: зачем помогаешь своим друзьям из кооператива «Озеро», это же наносит тебе политический ущерб. Ответ будет простой и понятный для русского человека — «друзья».