Мнение: «Мои дети важнее карьеры, так что к чёрту она идёт» Статьи редакции

Неизвестный автор под псевдонимом Адам Гоулайтли каждую неделю публикует свои очерки в рубрике The Guardian «Вдовец прихода» (Widower of the Parish). Эта рубрика возникла для того, чтобы Адам мог справиться с тяжёлой утратой: его жена Хелен скончалась от рака в возрасте сорока лет, оставив ему двух детей: четырнадцатилетнюю Милли и десятилетнего Мэтта.

В своих рассказах он затрагивает большое количество тем, которые так или иначе возникают после потери близкого человека: что делать с прахом и оставшимися вещами, как одному поддерживать быт целой семьи и как не потерять себя.

Но в своей последней колонке Гоулайтли очень живым, откровенным и местами надрывным языком, рассказывает об осознании того, что спасаясь от горя утраты жены, он всё больше загоняет в него своих детей. Мы приводим полный перевод этого текста.

Привет. Меня зовут Адам, и моя вина в том, что я — эгоистичный идиот. Правду можно спрятать на всеобщем обозрении. Плохие вещи случаются потому, что никто не увидел их вовремя. Некоторые не имеют значения, но иные, например мой эгоизм — имеют.

Отмотаем назад, на несколько недель после похорон Хелен. Я собирался в поездку в Штаты, и Милли не была этому рада: «Тебе действительно нужно уезжать, пап? Нам с Мэттом тебя не хватает». Та самая сцена, которая много раз происходила, когда Хелен была жива. Та самая, комфортная и знакомая. Но я ушёл, как уходил всегда, оставляя детей на попечение моей семьи, поскольку Хелен теперь не могла за ними присмотреть.

Я всегда переносил полёты нервно и, сидя в бизнес-классе, смотрел на двигатели, глотая шампанское бокал за бокалом вместе с хорошей (на самом деле нет) самолетной едой. По прилёту в Штаты я останавливался в отелях для богатеев, как бы оправдываясь перед самим собой за отсутствие дома (в голову сразу приходят дорогущие бутылки минеральной воды за 25 долларов, завёрнутые в какое-нибудь безвкусное полотенце от Дональда Баффуна).

Я описываю всю эту мерзость потому, что после того, как Хелен был поставлен диагноз (пока она всё ещё была в порядке), я относился к этим поездкам как небольшим отпускам от её болезни. Из-за этого я чуть не упустил возможность попрощаться с ней.

Когда я в очередной раз приехал домой в пятницу, её врач сказал мне: «Мы боялись, что Хелен могла умереть в среду». Эта новость, ударившая и тут же исчезнувшая, пришла из ниоткуда, и ещё больше ей подобных — больше, чем их должно было быть — последовали вскоре. Я был в шаге от того, чтобы оставить Милли и Мэтта наедине с ужасающим путешествием через понимание и принятие в течение последних минут жизни их матери.

Теперь, спустя месяцы после мирной кончины Хелен (в последние минуты мы держались за руки и говорили о нашей любви), я всё ещё использую всю эту чушь вроде напускной занятости чтобы вырваться из своего горя и обязанностей. Я не понимаю, почему я увидел это только сейчас, но это кричаще очевидно, и я ненавижу себя.

И пока какая-нибудь добрая и отзывчивая душонка не подумает, что я не сделал ничего плохого, предупрежу: это даже не вершина айсберга.

Гораздо хуже то, как мои отъезды действуют на детей после кончины Хелен. Когда Милли говорит «Нам не хватает тебя, папа», она отрезает большую часть той правды, которая выглядит как «Нам не хватает тебя, папа, но мы абсолютно ненавидим любого, кто приходит присмотреть за нами, потому что это напоминает нам о нашей боли из-за потери мамы».

Поэтому каждый раз, когда я трусливо сбегаю под предлогом работы, я снова затаскиваю своих детей в горе смерти их матери?

Но моё чувство ненависти к себе гораздо глубже, потому оно откусывает от этого торта ещё один кусок. Я больше никогда и ни для кого не полечу куда-нибудь по работе и не потрачу больше пары вечеров вдали от моих детей.

Я сказал это своей подруге, которая работает в отделе кадров, но не своему нанимателю. Она ответила мне: «Ты понимаешь, что ты лишишься работы? Если ты не сможешь бывать на встречах — ты не сможешь привлекать клиентов и твои показатели упадут».

Она права, конечно. Мои начальники неплохо поддерживали меня после смерти Хелен, но клиенты будут отказываться от полного придурка, который не может летать и доставлять.

Суровая и гениальная правда в том, что мне ***** [без разницы]. Выглядит как бравада, но на самом деле это так и есть. Мастер-классы о раке и хрупкости жизни, моё осознание собственного эгоизма и горя детей значат лишь то, что если я чувствую, что это правильно — значит это так и есть.

Пока я рассказываю ей это, терапевт Рут смотрит на меня с широко раскрытыми глазами. Её речь спокойна, если не принимать во внимание бегающих глаз сумасшедшего профессора: «Адам, твоя жена мертва, ты купил дом, ты даже не собираешься заботиться о своём здоровье, а теперь ещё и ставишь под угрозу свою работу. Ты свихнулся?».

Нет. Жребий брошен. Нервозность и самобичевание подталкивают меня к движению как ничто ранее, и новое чувство предназначения нахлынивает на меня. Я сосредоточусь на том, чтобы сделать из детей тех людей, которыми Хелен надеялась их увидеть. По правде, именно это я и пообещал ей в её последние минуты.

Мне интересно, что ещё я могу делать. Может быть, этот чрезмерный восторг уйдёт, когда с деньгами станет плохо, но сейчас я счастлив — это следующий шаг к нашей новой жизни. Шаг, который мы сделаем через живущее с нами горе, но мы не только преодолеем его, но и расцветём с новой силой. Можете записать это в какую-нибудь презентацию.